– Чепуха! Работа сама по себе приносит удовлетворение.

– Однажды я уже было поверил вам, – возразил я. – Но потом заметил, что вы любите определять род занятий человека, едва взглянув на отвороты его брюк.

– Обычная тренировка наблюдательности.

– Хвастовство, – с усмешкой поправил я.

– Есть некоторое различие между хвастовством и объяснением метода тому, кто не способен сделать самостоятельное умозаключение! – воскликнул он.

Дружеское подтрунивание грозило превратиться в серьезную ссору, и тогда разговаривать с Холмсом станет совершенно невозможно.

– В самом деле, есть, – согласился я. – Второе предполагает скромность и смирение.

Мой друг вынужден был замолчать. Хотя бы на одно мгновение.

– Прекрасно, – объявил он наконец тоном капризного ребенка. – Больше я не стану вам ничего объяснять. И посмотрим, как вы будете выкручиваться.

С этими словами он вышел на дорогу, чтобы остановить кеб.

Глава 8

Это был далеко не первый случай, когда мне доставалось из-за неровного характера Холмса. Его настроение менялось непредсказуемо, от воодушевления, граничащего с одержимостью, до глубокой задумчивости. Как единственный близкий друг Шерлока, я не мог избежать знакомства и с худшей его стороной. Должен сказать, что немногие, окажись они на моем месте, сносили бы так терпеливо все капризы Холмса. На самом деле в своих записках я всячески смягчал их описания, чтобы читатель не придавал им чрезмерного значения. Все, кто когда-либо общался с детективом (а таких было немного, ибо и его порой сторонились, и он сам избегал шумных компаний), воспринимали эту быструю смену настроения как неотъемлемую черту его натуры.

В первые годы нашего брака Мэри часто удивлялась, как я мог выдерживать его общество. «Он, конечно, гений, – признавала она, – но я не понимаю, как ты ухитрялся жить рядом с ним». В действительности это было не так уж и сложно, и со временем Мэри все поняла. Просто некоторые люди устроены иначе, чем мы. Разум Холмса был настолько удивителен, что я не могу его ни с кем сравнить. Но за каждую вспышку вдохновения, за все творческие озарения великому мастеру дедукции и логического анализа приходилось расплачиваться. К тому же любой мудрец иногда ошибается. Он настолько перегружал свой мозг, что тот отвечал ему подобными капризами. Если человек будет непрерывно загонять футбольный мяч в ворота, когда-нибудь он непременно растянет связки и захромает.

Говоря о Холмсе, необходимо помнить, что этот блестящий мыслитель был в то же время лучшим моим другом. То, что ему удавалось совмещать подобные ипостаси, в моих глазах поднимало его над другими людьми на недосягаемую высоту.

Однако не могу не признаться, что временами он меня чрезвычайно раздражал.

Глава 9

– Не понимаю, зачем нам понадобился этот маскарад, – вздохнул я, помогая Холмсу расчесывать длинные седые волосы парика, который он выбрал для меня.

– Я ведь сказал, что не стану больше ничего объяснять, – ответил он. – Хотя очевидно, что вы не продержитесь на улицах Ротерхита и пяти минут, если появитесь там в образе доктора медицины Джона Ватсона. Чтобы тщательно обследовать незнакомую среду, нужно полностью погрузиться в нее, раствориться в ней и стать ее частью.

Это верно, как и то, что Холмс всегда любил переодеваться.

Когда он закончил, мое лицо уже нестерпимо чесалось от фальшивых волос и грима. Поглядев в висевшее над камином зеркало, я увидел грязное, заросшее волосами существо. Это был не я, что бы ни утверждал мой рассудок.

Холмс, конечно же, знал толк в маскировке. Возможно, я уже говорил прежде, что сам он при этом не старался скрыть свои черты под слоями грима, а просто превращался в другого человека. Он менял не только облик, но и жесты, мимику, интонации. Казалось, мой друг не очень-то верил в мои способности, поскольку в моей внешности осталось крайне мало от Джона Ватсона. Должен признаться, что он, вероятно, поступил правильно, когда решил перестраховаться. Когда-то я играл Лаэрта в школьном театре и довел до слез пожилую медсестру, которая едва удержалась от того, чтобы выбежать на сцену и оказать мне помощь. Но не могу сказать, что прежние навыки быстро возвратились. Вероятно, во всем виновата армейская служба, приучающая солдата всегда быть самим собой и больше никем, но необходимость прятаться за фальшивой бородой и париком меня определенно раздражала. Я решил поупражняться в хромающей походке.

– Мой дорогой Ватсон, – послышался из соседней комнаты голос Холмса, – так хромают провинциальные комики из мюзик-холла и бездарные исполнители роли Ричарда Третьего. Будьте любезны ходить нормально, иначе вас за добрую милю уличат в обмане.

Я раздраженно стиснул почерневшие зубы и уже готов был спросить, как он узнал, чем я занят. Но попридержал язык. Будь я проклят, если еще раз доставлю ему такое удовольствие.

Разглядывая себя в зеркале, я решил изменить осанку. Поскольку я теперь выглядел гораздо старше своих лет, было бы естественно сгорбиться и, возможно, чуть склонить голову набок. Однако резкая боль в шее тут же заставила меня отказаться от этой идеи.

– Не делайте ничего такого, что может привлечь к вам внимание, – продолжал поучать меня из-за двери Холмс. – Никто не станет приглядываться к вам, если вы сами не дадите повода. Как известно, люди в большинстве своем крайне ненаблюдательны, положитесь на это обстоятельство. Просто убедите себя, что вы находитесь в своей стихии, вы здесь дома, так что ведите себя как можно естественнее. – Наконец он появился в дверях: лысый, татуированный, в ужасно грязном пальто. – И тогда никто даже не посмотрит в вашу сторону.

– Есть, капитан, – ответил я, старательно подражая грубому ирландскому акценту, чем вызвал у Холмса лишь новую гримасу отвращения.

Глава 10

Мы решили, что лезть в окно спальни Холмса будет слишком вызывающе, и вышли на Бейкер-стрит через парадную дверь. Впрочем, Холмс не возражал и против первого варианта, но я не собирался ломать ноги еще до начала нашей прогулки. До реки было далеко. Холмс утверждал, что все наши усилия по маскировке пойдут прахом, если нас увидят выходящими из кеба. Я готов был признать его правоту, но считал, что мы могли с полным комфортом преодолеть хотя бы полдороги. Однако Холмс не привык что-либо делать наполовину.

К тому же моему другу нравилось прогуливаться по городу, ощущать биение его пульса на крутых поворотах и в глухих переулках, где на каждом углу ежедневно разыгрывались маленькие драмы. Холмс не был особенно чувствительным человеком, но знал за собой этот недостаток и приложил много усилий, чтобы компенсировать его. Он отмечал каждую деталь в поведении людей, не только для того, чтобы определить их характер и влияние на них окружающей обстановки. Холмс также наблюдал и за тем, как они общаются между собой. Ему было прекрасно известно, что именно здесь кроются настоящие тайны. «Если бы весь мир вел себя так же рассудочно, как я, – признался он однажды, – я бы в один миг раскрывал любое преступление. Это была бы чисто математическая задача, бесспорная сумма всех слагаемых. Но нет, ничто так не запутывает дело, как человеческая душа. Все люди отличаются друг от друга, и это ужасно затрудняет работу детектива».

Мы не могли бы пожелать большего разнообразия для нашей прогулки. Началась она в тесном Мэйфейре, где джентльмен может глотнуть свежего воздуха лишь в тот короткий промежуток времени, когда направляется из обитого бархатом экипажа в свой прокуренный клуб. Хотя Холмс и говорил мне о том, что мы должны выглядеть частью окружающей среды, но он, очевидно, имел в виду вовсе не этот район. На нас смотрели с откровенной враждебностью не только швейцары, но и немногие прохожие, понапрасну изнашивающие свою обувь.

– Прочь отсюда! – крикнул нам старый солдат, сменивший мундир на галуны швейцара в клубе «Маммерсет», чтобы доживать свой век, вытягиваясь в струнку перед старшими по рангу. – Нам здесь бродяги ни к чему.